Она оглянулась на Мирию и затем вновь на Верити.

Когда госпитальерка отступила в тени посадочных помостов, старшая сестра слегка улыбнулась.

Членистоногое насекомое размером с человеческую ладонь осторожно передвигало длинными многосуставными лапками по рыхлым дюнам. Его блестящее тельце имело окрас настолько темно-зеленый, что казалось почти черным. Мельчайшие волоски покрывали лапки и брюшко, что позволяло собирать влагу в сухой атмосфере пустынной планеты и служило сенсорным дополнением к крупным щупам, шевелившимся на голове. Насекомое чуяло возмущения в холодном ночном воздухе, присутствие другой жизни.

Хищник застыл в нерешительности на участке песка, обдумывая полученную посредством чувств информацию, насколько позволял пучок нервов, составлявших его мозг. Он ощутил какое-то тепло под собой, и этого было достаточно, чтобы остановиться.

Вдруг вершина дюны взорвалась изнутри. В короткий миг, перед тем как грубые пальцы одной руки расплющили голову насекомого, оно замолотило лапками и попыталось выпустить жало, но другая рука уже вырывала острый шип с маниакальной, бесстрашной силой.

Потоки ветра унесли поднятый в воздух песок, когда из дюн выбралась человеческая фигура в лохмотьях, кинувшаяся к останкам своей жертвы. Песчинки тонкой струйкой утекали обратно в пустыню, пока пальцы откручивали лапки насекомого. В первую очередь человек высосал из них жидкость, а затем стал с хрустом грызть потрескавшимися и почерневшими зубами; темный хитин раскололся и выплеснул сероватую слизь. Стараясь не пролить слишком много водянистой крови на песок, фигура в тряпье опустилась на колени и продолжила расчленять добычу испачканными в ихоре руками. Это была самка, крупная, толстая из-за неотложенных яиц. Они были мягкими, солеными и легко глотались. Память о каком-либо рвотном рефлексе у человека уже давно пропала.

— Ты отвратительна, — сказал Наблюдатель. — И все, с тобою связанное, противно.

Фигура уже столь давно слышала этот голос в воздухе, что стала считать себя Наблюдаемой, хотя делала все, чтобы Наблюдатель ее не нашел. Вместо ответа она сосредоточилась на убитом членистоногом. Это попалось хорошее, к тому же вкусное. Им можно было насладиться.

Но потом Наблюдаемая, как всегда, ответила. Пока она вытирала засаленной тканью грязное лицо, у нее возник вопрос:

— Зачем тогда наблюдать за мной? Зачем продолжать смотреть на то, что видят мои глаза? Иди. Уходи. Ты мне не нравишься. Ты мне не нужен.

— Возможно, я уже ушел, — сказал Наблюдатель. — Быть может, я прекратил разговаривать с тобой очень давно, а то, что ты слышишь внутри дряхлого куска, который ты называешь мозгом, есть всего лишь твое вырвавшееся безумие.

Наблюдаемой не нравилось, когда призрачный собеседник играл подобными умными словами, и она закричала от раздражения. Фигура в лохмотьях провела добытым шипом по обнаженной коже руки, следуя по линиям шрамов, как уже делала десятки раз прежде. Яд насекомого обжигал загорелую плоть. Агония была приятной и сильной. Это на время приглушало ненавистный, безразличный голос в воздухе.

Но только на время.

— В следующий раз тебе лучше не останавливаться. Воткни ядовитый шип. Тогда ты умрешь, и со всем будет покончено.

— Я не хочу умирать, — произнесла она, как полагала, решительным и вызывающим тоном, но на самом деле скорбным и слабым. Порой было трудно говорить, как если бы способность образовывать слова и озвучивать их ухудшалась со временем. Вероятно, всему виной были металлы и камни, вживленные в плоть Наблюдаемой. Трудно было сказать точно. — Я жду.

— Ты умираешь. Твой разум похож на сломанный механизм. Бесполезный. Ни на что не годный.

Наблюдатель собирался сказать кое-что еще, и Наблюдаемая знала это. Но затем что-то среди звездного небосвода над головой заставило затихнуть все голоса. Среди слабо светящихся астероидных лун появилось нечто новое.

Вглядываясь и осмелившись на надежду, Наблюдаемая увидела новые точки яркого света, которые двигались против вращения планеты, приближаясь к тускло светящей Обсидиановой Луне. Это мог быть только звездолет.

— Звездолет. — Слово рассыпалось, словно древняя бумага, и впервые Наблюдатель ничего не ответил. — Нельзя больше ждать.

Стоя на вершине дюн пустынного мира, призрак в трепыхающихся лоскутах почерневшей одежды издал бессловесный крик, дав волю чувствам, которые не мог назвать.

Но так же неизбежно, как и приходят времена года или гниет мясо, если его не съесть быстро, вернулся голос Наблюдателя.

— Ждать чего? — спросил он, прекрасно понимая, что Наблюдаемая давным-давно забыла ответ на этот вопрос.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Резкий утренний свет, отраженный от атмосферы планеты, длинными толстыми нитями пробивался сквозь верхний слой облаков. Подобно жезлам из запыленного золота, лучи кавирского солнца боролись с беспрерывными песчаными бурями. Днем земля нагреется, и вихри начнутся заново. Повторяющийся цикл жары и холода, ветер и жесткая пыль изменили ландшафт колонии причудливым образом. Тут и там среди песков возвышались каменистые холмы рыжеватого оттенка, похожие на горы с плоскими вершинами. Извилистые русла высохших рек теперь представляли собой заброшенные каналы, где завывал сухой ветер. Обтесанные природными силами камни имели шарообразные или волнообразные формы, напоминая громадные стружки, упавшие с верстака некоего мифического божества-ремесленника.

На рассвете стая челноков, металлических птиц и крылатых буксиров высадила на поверхность первые группы миссионеров. С ревом проносясь сквозь шлейфы выхлопных газов, корабли обошли широкую пустынную равнину и свернули в направлении узкой долины на востоке. На сигналы, отправляемые автоматическим защитным батареям, не поступало ответов, но пилотам хватало ума лететь не слишком высоко и заметно. Несмотря на заявления Ордо Ксенос, что это место не представляло опасности, Адепта Сороритас не собирались верить Инквизиции на слово. Оставалась возможность, что машинные духи орудий монастыря все еще продолжают работать: они могли быть повреждены или даже заражены вирусом. И потому представительницы ордена Пресвятой Девы-Мученицы не хотели подставить шаттлы под удары собственных пушек.

Группа воздушных судов летела над самой поверхностью, и тяжелые транспортные шаттлы типа «Арвус» исчезали в клубах пыли, поднятой более быстрыми шаттлами «Аквила». Один из похожих на птицу кораблей пронесся над вершиной центрального донжона монастыря, но выстрелов так и не последовало. Защитные пушки были мертвы, как и все остальное.

Сестра Верити услышала команду, переданную по цепочке, а затем «Арвус» накренился при повороте. Вместе с горсткой других сестер-госпитальерок ее отбросило в заднюю часть грузового отсека шаттла, где стояли контейнеры с неприкосновенным запасом, портативными генераторами силового поля и прочим оборудованием. Поначалу канонисса Сеферина дала свое молчаливое согласие на их участие в первичной десантной группе, несмотря на то, что ее военный адъютант, сестра Имогена, сослалась на необходимость отправить на планету в первую очередь как можно больше бойцов, а не представителей других служб. Верити не дала неприветливой старшей сестре повлиять на канониссу, подчеркнув значимость присутствия медицинского персонала, учитывая неопределенную обстановку.

Верити вспомнила, как Имогена отпустила на это грубый короткий смешок, такой же холодный, как и она сама. Старшая сестра посмеялась над госпитальеркой, полагая, будто она настолько глупа, чтобы думать, что хоть кто-то мог выжить на планете и нуждается во внимании апотекария. Все термографические и прорицательские сканирования поверхности Святилища-101 не показали каких-либо следов жизни среди каменных руин. И все же предложение Верити заставляло задуматься. Неизвестно, какие опасности могли скрываться внизу. И было бы разумно иметь поблизости медсестру, если возникнет какая-нибудь угроза.